Клятва при гробе Господнем - Страница 89

— Ты сам начал мне говорить что-то не по нраву.

"Берегись тех людей, государь, которые только по нраву говорят тебе, и береги тех, кто говорит смело против тебя".

— Дети мои! — сказал Юрий, — обнимите меня — забудем все, что было! — Холодно подошли к нему оба сына. — Ты, Василий, удерживай однако ж свой язык, ради Бога! Ей, ей! хоть и не от сердца идут речи твои — это я очень хорошо знаю — но часто оскорбляют меня. Ну, да благословит вас Бог! Скажите, друзья мои, что вас так оскорбило? Правое слово, что любовь и доверенность моя к вам нисколько неизменны!

Видно было, что он говорит это от чистого сердца. На этот раз очередь торжествовать перешла на сторону Иоанна. Морозов, скрывая досаду, кусал губы. Он видел, что тайная работа нескольких дней могла уничтожиться в несколько мгновений; видел, что пылкость Шемяки, свирепость Василия, хитрый ум Иоанна соединенные вместе составляли такое препятствие его уму и власти над душою Юрия, которое едва ли можно будет ему преобороть.

— Скажите, что оскорбило вас? — продолжал Юрий. — При помощи Божией, все дело устроилось: Москва наша, враги рассеяны, все покорно!

"Скажи, государь, — начал Иоанн, — кто присоветовал тебе скрыть от нас твои распоряжения об участи Василия, бояр его и избрании митрополита?"

Юрий не знал, что отвечать. "Признайся, государь, родитель мой, — сказал Косой, — что ты наперед не ожидал одобрения нашего на все сии распоряжения и потому скрывал их?"

Как дитя, пойманное в шалости, Юрий оробел и полушутливо отвечал: "Что же? Признаюсь! Я чувствовал в совести моей правоту всех сих распоряжений, но знал, что вы не одобрите их, и решился, не говоря вам, исполнить их, чтобы нельзя уже было возражать…"

— Государь! — сказал Иоанн и, не кончив речи, захватил рукою голову и платком рот. Косой боязливо обратился к нему. Все были встревожены внезапною переменою его лица.

— Ничего, ничего! — сказал Иоанн. — Труды и заботы обременили меня в последнее время. Это пройдет! Позволь мне сесть, государь!

"Зачем же запускаешь ты свою болезнь? — сказал Юрий. — Береги здоровье, после души, всего более на свете! Не пойти ли тебе успокоиться?"

— Ничего, ничего, государь! Не беспокойся обо мне — это пройдет. У меня голова немного кружится. — Иоанн не смел сказать, что кровь идет у него горлом, и скрывал свою тяжелую боль, одного боясь, чтобы Морозов не порадовался его страданию и чтобы не упустить благоприятного случая, когда можно было разрушить все предприятия сего опасного соперника.

"Признаюсь, что первую мысль о прощении Василия и о даче ему Коломны, — продолжал Юрий, — внушил мне один мой доброжелатель. И как же было мне поступить иначе, отнявши у него отцовское наследие? Неужели не дать ему и куска хлеба?"

— Но разве он давал его тебе и нам? — сказал Косой. — И нам, и тебе не было от него нигде житья и вновь грозило нам даже гибельное умышление на жизнь!

"Послушай, любезный мой сын Василий, ведь все это так говорится для людей — между нами будь сказано. А собственно, враждовали мы все, отнимали друг у друга, что могли. И теперь, когда решительно Бог дал ним победу, когда власть наша так крепка, все нам так послушно, все так хорошо уладилось — стыдно было бы нам не оказать победительного великодушия!"

— Первое правило для государя, — сказал тогда Иоанн, собравшись с силами, — должно быть правило государя, а не простого человека. Величайшее различие должно полагать между тем и другим. Высокая доброта и великодушие твое, государь князь Великий, видны из твоих дел и речей. Но позволь мне сказать, что, как государь — ты поступил весьма неосторожно, готовишь себе погибель и смотришь на настоящие обстоятельства несправедливо!

"Вот видишь, боярин, — сказал Юрий, добродушно обращаясь к Морозову, — я тебе тоже говорил, что мы затеяли не совсем ладно!"

Морозов покраснел, видя, что простодушный Юрий, совсем не думая об этом, выдает его на жертву врагам. Взоры Иоанна, Косого и Шемяки устремились на него, и он невольно содрогнулся, замечая ненависть и подозрительное презрение, какое выражали сии взоры.

"Государь! — сказал Морозов, закрывая веками глаза, покачивая головою и смиренно преклоняясь, как всегда он делывал, говоря со знатными, — когда тебе угодно было спросить моего совета, я представил от искренней души причины, сильные, которые убедили тебя поступать так, как поступил ты. Во-первых, если теперь разбирать вины и казнить виновных, то кто окажется прав? Не лучше ли усвоить себе сердца всех полным, неизъемлемым всепрощением? Такое милосердие важно будет и в глазах народа, ибо народ, утомленный сварами, нетерпеливо ожидает правления мирного и кроткого, жаждет спокойствия и тишины. Благодеяние твое привяжет к тебе самого Василия неразрывными узами благодарности, когда он ясно видит уже, что бороться с тобою у него нет сил, и когда он будет лишен дружин и советников. Кроме того, бывши в Коломне, он всегда в глазах, и если бы у него возникла какая-нибудь тайная, злая дума, то не успеет он вверить ее своей подушке, не только другому человеку, как ты будешь уже иметь средства предупредить его! И чего бояться тебе, победителю, обожаемому народом, почитаемому князьями?"

— Мерзость пред Господем уста льстивы, а князю пагуба! — воскликнул Иоанн, перебивая слова Морозова. — В таком ли виде должен ты представлять положение государственных дел в настоящее время, советник близорукий и косой, если не… — Иоанн остановился.

"Но что же находишь ты несправедливого в совете Морозова, боярин? — спросил Юрий недоверчиво и робко. — Разве народ не любит меня в самом деле?"