Клятва при гробе Господнем - Страница 105

105

Когда Димитрий Красный пришел в чувства, его взяли под руки и увели в его комнаты. Бояре и все сановники вышли в Большую палату.

Еще раз преклонился перед телом отца своего Шемяка, еще раз поднял он покров с лица Юрия, вглядываясь в доброе, благородное его выражение. Юрий казался спящим; улыбка застыла на устах его, и ни одна примета скорби не мрачила его чела.

В эти минуты ни печаль, ни мир, и ничто не волновало души Шемяки. Но — суета мира уже звала его так, как земля звала тело его отца. С одной стороны явились люди, назначенные опрятать покойника; с другой пришли бояре отца его и сказали, что Шемяка должен немедленно явиться в собрание бояр, где начинаются уже толки и споры, и что Кремль наполнился волнующимся народом. "Не прикажешь ли принять меры предосторожности?" — спрашивали бояре.

— Ничего не прикажу, — отвечал Шемяке,

"Не позволишь ли нам посоветовать с тобою, князь Димитрий Юрьевич?"

— Не нужно, — отвечал он.

Бояре безмолвно отступили.

— Возвратился ли брат Василий?

"Нет еще".

— Итак, да совершится все без него, — отвечал Шемяка. Он взял из-под изголовья отцовского небольшой ящичек, запечатанный великокняжескою печатью, дал знак идти за собою боярам, пришедшим к нему, и пошел в собрание.

Оно было уже умножено вновь пришедшими, ибо весть о кончине Юрия быстро пролетела уже по Москве. Подходя к дверям Большой палаты, Шемяка услышал шум и спор. Он остановился. Следовавшие за ним думали, что он тревожится страхом и опасением, и осмелились снова предложить ему о предосторожностях.

— Умолкните, бессмысленные, не понимающие величия кончины старца и Великого князя вашего! — воскликнул Шемяка и сильно расхлопнул дверь в Большую палату.

С негодованием увидел он, что не скорбь, не уныние, но беспокойство и шумное волнение царствовали в собрании; голоса возвышались; крамола действовала.

Вход Шемяки заставил всех умолкнуть. Мужественно стал он посреди собрания и быстро окинул взором всех присутствовавших. "Кто смеет здесь буйствовать? — сказал Шемяка. — Люди, недостойные своих званий и санов! Еще труп владыки вашего не остыл, и вы, в доме его, дерзаете уже помышлять о чем-либо другом, кроме благоговения в великий час его кончины!"

— Князь Димитрий Юрьевич, — сказал ему один старик боярин. — Мы не буйствуем; но в лице родителя твоего скончался не просто старец, но Великий князь Московский. С ним соединена была судьба русской земли. Народ, дружина, все мы ждем теперь решения сей судьбы. Скажи нам: кто теперь Великий князь?

Смятенный говор прожужжал в собрании. Шемяка снова обвел всех присутствовавших взором. "Не дерзайте решать судьбы Великого княжества! — сказал он. — Здесь видите вы решение оной, изреченное родителем моим; здесь сокрыто последнее его слово!" Он поднял и показал всем ящичек, держа его левою рукою. Взоры всех обратились на таинственный ящичек сей. "Но прежде, нежели мы что-либо узнаем, клянитесь мне все, — сказал Шемяка, — что все вы свято исполните волю отца моего. Я обещал ему повиноваться, и передает ли он Великое княжение брату моему, или отдает его последнему рабу — я, первый, клянусь ему повиноваться и положить живот мой во исполнение последней воли его!" — Он поднял правую руку и воскликнул громко: "Клянусь Богом всесильным, карающим клятвопреступника!"

— Клянемся! — воскликнуло несколько голосов, и несколько рук поднялось по слову Шемяки; большее число безмолвствовало; некоторые дерзнули что-то бормотать.

Грозно оглянулся кругом Шемяка. "Кто смеет противиться? — сказал он, видя, что приверженцы Василия явно хотят восстать против него. — Или снова браням и усобице хотите вы предать Великое княжение? — продолжал Шемяка. — Князь Василий Ярославич, князь Юрий Патрикеевич, вы все, которых призвал сюда отец мой, пленники его, преданные воле его судьбами Бога победодавца! Вы смеете сопротивляться голосу, который из гроба повелевает вами? Смеете ослушаться его, имевшего власть над животом и смертью вашею?"

Грозен был Шемяка в сии минуты и величествен был вид его. Но еще колебалось и волновалось собрание. "Подожди, князь Димитрий Юрьевич, старшего брата, который заступил теперь тебе место отца твоего", — заговорили некоторые. "Князь! Мы не смеем нарушить завета отцов, когда Господь послал по душу твоего родителя", — сказали другие. Шемяка вдруг удержал гнев свой поставил ящичек на стол и тихо, став снова среди собрания, начал говорить:

"Я был бы самый презренный из человеков, если бы осмелился притворствовать в сии горестные мгновения. Знайте же, что мне вовсе не известно, кому передал Великое княжение отец мой. Если он отдает его брату Василию — я буду первый слуга его; если же он отдает его и племяннику Василию… я первый обнажу меч на врагов его! По завету отцов, Великое княжение принадлежало отцу моему и ничто в течение девяти лет не могло нарушить его прав — он скончался Великим князем. Если бы я руководствовался корыстным побуждением, я стал бы теперь за своего брата, но вы видите мои поступки! Воля властителя, старца, первого в роде Мономаховом, когда он предузнавал уже кончину свою, так превышает нашу волю, как небо землю! И какое вы имеете право, вы, рабы его и послушники! решать то, что выше вас? Клянитесь повиноваться его воле, и я мгновенно сорву печать с его завещания!"

— Мы все клянемся! — единодушно воскликнуло собрание, увлеченное каким-то вдохновением, внушенным речью и голосом Шемяки. Шемяка схватил ящичек и сорвал с него печать. "Говори из-за гроба, родитель мой!" — сказал Шемяка и развернул грамоту духовную. Она вся была написана рукою самого Юрия. Шемяка показал ее собранию, поцеловал ее, перекрестился, и все перекрестились. Судьба народов Руси, судьба грядущих царственных поколений решались в сие мгновение. Воцарилось молчание, столь глубокое, что никто не смел даже дохнуть, и Шемяка начал читать:

105