Клятва при гробе Господнем - Страница 41

Князь Василий Димитриевич всегда любовался после того часомерьем Лазаря, велел его поставить в палате, что на Москву-реку, и часто сидел тут, подле крыльца Благовещенского собора, откуда видно все Замоскворечье. Он смотрел на Москву, радовался на свой стольный град и слушал, как звонкое серебро дрожало под молотком статуйки часомерья.

Часомерье было уже испорчено; статуйка не выходила, колокольчик не звонил; но часы стояли на прежнем месте, и палату, по-прежнему, все звали Часовою.

Против Лазарева часомерья стоял Косой, сложа руки, и — Бог знает, гнев или печаль омрачали лицо его, но он был мрачен и задумчив.

— Любезный брат! — сказал Шемяка, подходя к нему, — что ж ты не сбираешься одеваться? Ведь уж пора.

"Пора?" — воскликнул Косой, опомнясь. Он взглянул на Шемяку. Насильственная улыбка оживила лицо его. "Что, пора?" — повторил он.

— Ехать домой и одеваться на свадьбу.

"Да, на свадьбу! — отвечал Косой. — Я одет и готов".

— Не думаю. Ты печален и задумчив, брат! С таким лицом не годится быть на веселом пиру.

"Ведь не я женюсь".

— И не я, но, право, я так весел, как давно не бывал. Мы погуляем, славно попируем.

"На здоровье!"

— Полно, милый брат мой; посмотри, как все ласковы, приветливы, весели, как все рады нам.

"Только не мне".

— Братец! тебе все это чудится. Неужели злые сны, или… то, что наяву видели мы прошедшею ночью — тебя смущает? Грешно, грешно, брат, за радушие родственное отвечать не ласкою.

"Разве тебя кто ласкал, что ты так убаюкался".

— О если бы ты видел, как сам Великий князь бросился ко мне на шею, как тетка обрадовалась мне…

"А меня Великий твой князь только измучил похвалами своей невесты. Она ему нравится; да мне-то что до того? А тетушка — только что не прибранила меня! Бабий язык, словно нож добрый — так и режет".

— Я слышал, будто ты горячо что-то говорил с тетушкою; но, ради Бога, брат, прошу тебя…

"Отвяжись!" — вскричал Косой и скорыми шагами удалился из палаты.

— Он вечно таков — и что будет из всего этого? Неужели он мыслит что-нибудь вновь затеять? Он и собирался сюда совсем не так, как ездят на веселье родственное. Богом божусь, что я не буду твоим помощником, брат честолюбивый! и лучше стану за Василия Васильевича, нежели за тебя! Пора перестать литься крови христианской, лучше тупить мечи о груди поганых, нежели о груди братий своих. Но — он занят мечтой: советы мои, советы брата Димитрия, кажется, усмирили гнев родителя. А эта старая змея, этот боярин, эти крамольники, которые ссорят нас еще… не уеду без того, пока не кончу всех старых смут и поводов к вражде. Чистая душа говорит открыто… Что мне!

Последние слова проговорил Шемяка почти вслух. "Хвалю тебя, князь Димитрий Юрьевич, — сказал боярин Симеон Ряполовский, подходя тогда к Шемяке. — Такой доброй думы всегда надеялся я от твоего благодушия и высокого разума".

— Боярин! — отвечал Шемяка, — я сам всегда уважал твои честные мысли. Скажи: неужели еще сомневается Великая княгиня в искренности нашего примирения и в слове моего родителя?

"Она так недоверчива от природы, и притом старый человек, и женщина. Молодой князь наш добр, но молод, а люди коварные и смутники везде сыщутся. Ради Бога, не смотри только на пустые речи и уговаривай брата. Мы искренно хотим дружбы и мира".

— Дай Бог! Но не знаешь ли, боярин, что такое было у брата с теткою сегодня?

"Я сам был при том. Так — черная кошка пробежала! Надобно было случиться беде: только, что братец твой подъехал к крыльцу, как ворон — Бог весть откуда взялся — порх в сени и в палату, сел на божницу и закаркал. Княгиня страшно испугалась, но когда бросились ловить проклятую птицу, она кинулась опять в сени и улетела, а в эту минуту князь Василий Юрьевич вошел в двери. Я, признаться, не трус, а таки, нечего — испугался столь недоброй приметы".

— Да, — сказал Шемяка, — примета не добра. Но неужели на вороньем полете могут основаться любовь наша, или нелюбие?

"Княгиня — женщина — и Витовтовна! — сказал тихонько Ряполовский. — А люди хуже воронья всегда сидят подле князей и княгинь, да того и смотрят, чтобы у добрых людей глаз выклюнуть. Вы запоздались приездом в Москву, брат твой остановился Бог знает где, вооруженная толпа наполняет двор его. Не от грома загорается пожар, а от серной спички. Да и эти проклятые колдуны, с которыми советуется княгиня, эти люди злее колдунов, которые окружают князя и княгиню… Первое слово княгини было: "Насилу пожаловал, батюшка, князь Василий Юрьевич! Ждем, не дождемся — что за немилость! А родитель твой, видно, и совсем не пожалует на веселье к племяннику — благодарны на дружбе, да на родстве…"

— О бабы! — вскричал Шемяка, с досадою, — от вас сыр-бор горит!

"Моего родителя послали вы угощать в Дмитрове, тетушка!" — сказал твой братец, вспыхнув гневом, но скрывая досаду. Тут слово за слово — и княгиня, и князь наговорили таки друг другу добрым порядком. Я и другие бояре спешили прекратить ссору, позвали поскорее Великого князя. К счастию, княгине было некогда, но она уходя говорила: "Постой, постой — я ему выпою все добрым порядком, вымою ему голову, так, что и в бане никто ему этак не мывал!" Вот все что было — тем ссора и кончилась!"

— Боярин! будь искренен, скажи: не бабьи ли все это сплетни? И неужели из этого опять завяжутся у нас крамолы и вражда? Еще ли нам мало? Восемь лет свар и несогласия — о Господи, и Боже мой великий!

"Удерживай своего брата, князь Димитрий Юрьевич: он точно пороховое зелье — так и загорается! Сам Великий князь и все мы уговаривали потом княгиню. Отец протопоп обещал отслужить молебен с водосвятием в палате, куда влетел ворон. Верь, повторяю тебе, что и Великий князь и все мы желаем мира".